Моему деду.

 

…Его родная горная  долина.        

За Днестр, Прагу, взятие Берлина

Медали на груди  и ордена,              

И позади проклятая война.

                                                                            

Девицы любовались  им,  героем, -                                        

Блондин, голубоглаз, высок и строен.                        

Но был в его улыбке горький след 

Тяжелая печать военных лет...                               

 

Андрей, пройдя Псебай, узнал тропу                                                 

Привычную и мост через Лабу,

Ловил он взором с нежностью,  усталый,                                                               

Знакомые  до боли с детства скалы.                         

                                                                          

«Шахханы», «Рядовые»,  «Церкви» пики,                                                                                                                          

Походы, их с вершин восторга  крики,

Пещеры, сталактиты, факела-    

Пора ушедшей юности  всплыла…

                                                                                 

Как встарь, на перевале снег искрится,        

Ольховый лес, окраины станицы…

                                             

Воспоминания хлынули волною -

Вокруг он видел близкое, родное,        

Чумазые в картузах пацаны,                                

Казалось, вовсе не было войны.     

 

Вошел во двор, как прежде шумный, яркий,

Сестер он тискал, раздавал подарки,                                

Племянниц тормошил он, Зину, Машу:                                 

«Анюта, где же крошка Люся наша?»                               

 

«Похоронили,- всхлипнула сестренка,  

Когда в немецком лагере была я,     

Дочурку в голод,  Люсю-голубёнка…   

На Петеньку прислали похоронку,                     

А после на сыночка Николая».    

                                                                                                                                                                                                                                                 

И слезы близких, лиц их бледноту,  

Несносную в их голосе беду,

Весь  горький дух, что в комнатах витал,

Андрей, войной надломленный, впитал.

                                                                  

Чинил крыльцо, пытался он храбриться, -                                                                                                                                                                                                                                                                                                        

Не удавалось в деле раствориться,           

                                                                                  

То боль родных в нём злостью занималась, -                                                                                                                                                      

Скрипел зубами: бил он  фрицев мало.                                                                                            

Стонал, не мог терпеть он, скрытый садом,                        

Измучивший в душе его осадок.                

  

Тогда Андрей запил с фронтовиками,     

То рад им был, то лез к ним с кулаками,

Валился спьяна дома на топчан,     

И бормотал, и вскакивал, крича.           

                                                                        

И в полусне с ним сестры шли в атаку    

И с ним делили горечь отступленья,  

«Хотя бы не сошел с ума, бедняга» -  

Шептали, видя брата исступленье.  

 

Вдруг он исчез, и не было дня три,

Вернулся посветлевший изнутри,

Почистил сапоги и взялся бриться

Андрей. Всё  напевает, взгляд искрится.

 

Смешил шутя племянниц-хохотушек,--

И у сестренок отпустило души:

 

«Неужто с Ниной смог он объясниться!

С «Преградной», за «Шахханами», станицы?..

Встречались долго, что-то не сложилось,

Война тогда за всех и всё решила.

 

 «Андрей, у Нины был? Молчишь, ну то-то…

Ивана  бойся, - сердце ноет что-то»…

Ведь он при немцах к Нинке годы «лип»,

Дружок он твой, но чую - страшный тип,

Хотя он - гармонист, кудрявый чуб,

Его отвергла – знать, он ей не люб.

 

Иван  приветлив с виду, но не скрою, 

Что взгляд его страшит меня  порою.

Забил он кошку - кровью истекла -

Свою, - стянула что-то со стола…»

 

Андрей стал заразительно смеяться:

« Сморчка Ванюху кони лишь боятся.      

О, бедный воспаленный разум бабы!    

Ты, Аня, не смешила кур хотя бы!

 

Слабак Иван, а в драку лезть горазд, 

Его все били, защищал не раз,   

                                                                    

Вступался за него я по соседству.

Вчера с ним вспоминали школу, детство,     

Как спирт отца стянули, и напились

Подростки, мы охоту с ним любили»…

 

Андрей не спал, смакуя прошлый вечер,

Как сердце его ёкнуло при встрече,             

Как вскрикнула и побледнела Нина,

Заплакала, обняв его  у тына.

                                                                              

И нежность взора, голоса, груди                 

Знакомый шеи шёлковый сатин                                               

Её он вспомнил, слыша стук в висках.       

Свела пути их вновь судьбы рука.                    

                                                                                       

И вновь, и вновь их трепетные встречи.             

И ждали поцелуев губы, плечи,

Кипела страсть, как горная река,   

И двое были счастливы …пока…

 

…Иван поодаль, ревностью ведомый,

На матери отыгрывался дома.

Бесил петух, мычание коровье,

Был взор его колюч, налитый кровью,

 

В сарай войдя, от злобы изнывая,

Бил в стену, руки, ноги разбивая!

Снимало ярость боли ощущенье.

Недолго длилось это  облегчение,

Андрею отомстить мечтал по ходу,

Когда они пойдут  с ним  на охоту.

  

…Андрей ему мешал, идя по тропке,

Как в жизни, верховод, и не из робких,

То сник он, вспомнив доброту Андрея,

То клокотало мщенье, душу грея!

 

И врал Иван про «Нинки шуры-муры»

При немцах, видя взгляд Андрея хмурый.     

Все шло по плану, и подъем всё круче, 

И роковой обрыв, и метр от кручи!

 

Их нравы, как у гор, круты, спесивы!

Вскипев, они схватились в пробе силы!

Толчок Ивана, злобой раздираем -

 Андрей сорвался и повис над краем!

 

«Ты, дрянь!» -  он процедил, вцепившись в выступ. 

Иван же, сквозь взбешённый смеха приступ,

На пальцы наступивши с наслажденьем,

Внизу услышал крик и стон паденья.

 

Сверкнуло вслед бегущему Ивану

Вдруг небо, гневно глядя с тучи рваной,        

 

И  гром, и  капель дождевые стуки,

Деревья, онемевшие в испуге,       

Гремели скалы подлости в укор,

Судимой строго по  Закону Гор…

 

…Хоть медсестрою всю войну прошла,

 Соседка, войдя к Нине, обмерла, -                          

Напомнил холод каменного взгляда           

Сходившего с ума  юнца-солдата, -

 

И  долго била Нину по щекам,                 

Раздался всхлип бедняжки-ангелка.

«Ну, наконец-то, вроде, отошла,

Хлебни из фляжки – спирт я принесла».

 

Царапалась рыдающая Нина,

Скрутив ее, влила ей спирт насильно:

«Мне не перечь, во мне мужская сила»!

И, вспомнив о своем, заголосила,

 

Как парень приглянулся ей в санчасти,        

И  взрывом их разорванное счастье,

Как вздрогнула она, похолодела,                            

Завыла у безжизненного тела…

 

«Андрей в горах разбился, тетя Тома…»-

Душили слезы Нину в горле комом.

«Бедняжка, сколько в жизни этой  боли

Видала я… Нет горше бабьей доли»…

 

Ничто теперь Ивану не мешало,

Душа его надеждою дышала,

Стал к Нине приходить, бедой убитой,

Как старый друг, сочувствуя ей с виду.

 

Но Нина поняла его, отвергла,

В нем самообладание померкло,

Он тщетно силой взять её хотел,

Избил, бесясь. Полгода отсидел.

 

И жизнь Ивана начала ломать,

Вернулся, а уже  в могиле  мать,

Он сник, и не хотелось жить порою:

«На чьём-то горе счастье не построить»…

 

Он скоро слёг, наказан был судьбою

За смерть Андрея  и самим собою.

Зашедшей Нине, он,  осилив робость,

Признался, что столкнул Андрея в пропасть.

В бреду его все звал, разгоряченный,

И умирал он в муках,  не прощённый…        

 

Судьба же Нину сохшую жалела,

Ей улыбнулась,  Нина  посветлела,-

Ждала она, свою надежду грея,               

 

Ребенка от любимого Андрея…